Джейми легонько подтолкнул своего коня каблуком под ребра и прищелкнул языком, подгоняя его. Еще не было признаков дневного света, но облик ночи уже изменился. До рассвета оставалось не больше часа.

— Только увидев отца, я осознал, насколько был там одинок — и как мне было страшно. Солдаты не хотели оставлять нас наедине, но поздороваться позволили.

Джейми проглотил комок в горле и продолжал:

— Я сказал отцу, что прошу прощения — за Дженни и вообще за все происшедшее. Он велел мне замолчать и крепко прижал к себе. Спросил, очень ли мне больно, — он знал, что меня пороли плетью, — и я ответил, что все в порядке. Тут солдаты заявили, что мне пора идти, отец крепко сжал мои руки и напомнил, чтобы я молился. Он сказал, что будет со мной, что бы ни произошло, велел выше держать голову и не терзать себя тяжелыми мыслями. Поцеловал меня в щеку, и солдаты меня увели. Так я видел отца в последний раз.

Голос у Джейми звучал твердо, но глуховато. У меня перехватило горло; я прикоснулась бы к Джейми, но в это время дорога как раз шла по узкой лощине, и я немного отстала. К тому времени, как я снова поравнялась с ним, Джейми уже справился со своим волнением.

— Ну вот, — продолжал он. — Я вошел в комнату к капитану Рэндоллу. Он выслал солдат, мы остались одни, и он предложил мне стул. Сказал, что отец посулил залог за мое освобождение, но, поскольку я совершил серьезное преступление, меня нельзя освободить под залог без особого распоряжения, подписанного лично герцогом Арджиллом, власти которого мы подлежим. Из этого я понял, что мой отец направился к Арджиллу. Тем временем Рэндолл заговорил о повторном бичевании, к которому я был приговорен.

Джейми на минуту прервал свой рассказ, словно бы не зная, как продолжать.

— Мне показалось, — заговорил он снова, — что он как-то странно ведет себя. Очень доброжелательно, но за его сердечностью скрывалось что-то, чего я не мог понять. Он не спускал с меня глаз, будто бы чего-то от меня ожидал, хотя я сидел совершенно неподвижно. Он почти извинился передо мной, сказав, как сожалеет, что наши отношения с самого начала сложились так скверно. Он-де хотел бы, чтобы все было иначе, и так далее…

Джейми покачал головой.

— Я представить себе не мог, о чем он толкует: всего два дня назад он сделал все от него зависящее, чтобы меня запороли до смерти. Но когда он затем перешел к сути дела, то выражался достаточно прямо.

— Чего же он хотел? — спросила я.

Джейми глянул на меня, потом отвел глаза. Темнота скрывала его черты, но мне казалось, он смущен.

— Меня, — ответил он.

Я остановилась так внезапно, что лошадь мотнула головой и укоризненно заржала. Джейми снова передернул плечами.

— Он заговорил об этом в самых откровенных выражениях. Если я отдамся ему, он отменит вторую порку. Если нет — я пожалею о том, что родился на свет. Так он сказал.

Мне стало дурно.

— А я уже в ту минуту испытывал примерно такое желание, — продолжал Джейми даже с некоторым юмором. — Живот заболел так, словно я наглотался битого стекла, и если бы я не сидел, коленки у меня застучали бы одна о другую.

— Ну и что… — начала было я, но голос прозвучал так хрипло, что пришлось откашляться, прежде чем продолжать. — Что же ты сделал?

— Я не стану лгать тебе, англичаночка. — Джейми вздохнул. — Я очень призадумался, очень. Рубцы после первой порки были так свежи, что я едва терпел прикосновение рубашки. Когда я вставал на ноги, голова у меня кружилась. Вынести это еще раз… связанный, беспомощный, стоишь и ждешь следующего удара…

Он непроизвольно задрожал.

— Я не имел об этом представления, но мне казалось, что мне по крайней мере не будет больно. Бывало, что люди умирали во время наказания плетьми, англичаночка, и, глядя на его лицо, я понял, что стану одним из таких, если не соглашусь на его предложение.

Джейми снова вздохнул.

— Но… я еще чувствовал поцелуй отца на своей щеке, я думал о том, что он мне сказал… нет, я не мог этого сделать, вот и все. Я, конечно, не мог не думать, что может значить для моего отца моя смерть.

Он как-то странно фыркнул, словно во всем этом было нечто забавное.

— Но вместе с тем я помнил, что этот человек уже изнасиловал мою сестру. Дьявол его побери, чтобы он заполучил и меня!

Я не находила это забавным — ни в малой мере! Я увидала Джека Рэндолла в новом, еще более отталкивающем свете. Джейми потер себе шею сзади и опустил руку на луку седла.

— И я собрал немногую оставшуюся у меня смелость и сказал «нет». Я произнес это громко, во всю силу легких, и добавил все те прозвания, каких он заслуживал.

Джейми скривился и продолжал:

— Я боялся, что переменю решение, если начну над этим раздумывать. Я хотел быть уверенным, что отступать некуда. Впрочем, я не думаю, — добавил он, помолчав, — что существует какой-либо тактичный способ ответить отказом на подобное предложение.

— Вот именно, — согласилась я. — Кроме того, я полагаю, он бы не обрадовался, что бы ты ни сказал.

— Он и не обрадовался. Ударил меня по губам, чтобы заставить замолчать. Я упал — я ведь был еще очень слабый, а он стоял надо мной и смотрел на меня сверху вниз. Я сообразил, что не следует пытаться встать на ноги, и лежал на полу до тех пор, пока он не вызвал солдат, которые отвели меня обратно в тюрьму. А у него даже выражение лица не изменилось. Он только сказал: «Увидимся в пятницу», словно назначал деловое свидание.

Солдаты отвели Джейми не в ту камеру, где он находился вместе с тремя другими заключенными. Его поместили в маленькую отдельную камеру, где он должен был ждать пятницы в полном одиночестве, если не считать ежедневных посещений гарнизонного врача, который лечил его раны.

— Настоящим-то доктором он не был, — сказал Джейми, — но в доброте ему не откажешь. Когда он пришел на второй день с гусиным жиром и древесным углем, он принес мне маленькую Библию, она осталась после заключенного, который умер. Сказал мне, что хоть я и папист, [36] но, независимо от того, принесет ли мне облегчение слово Божие, я могу сравнить мои страдания с муками Иова.

Джейми рассмеялся.

— Как ни странно, это принесло мне утешение. Господь наш тоже был подвергнут бичеванию, но мне по крайней мере не предстояло быть после этого распятым на кресте. С другой стороны, — заметил он рассудительно. — Спаситель не был вынужден выслушивать от Понтия Пилата непристойные предложения.

Джейми сохранил маленькую Библию. Он порылся в седельной сумке, достал книгу и протянул ее мне посмотреть. Это оказался потрепанный том в кожаном переплете, длиной примерно в пять дюймов, напечатанный на такой тонкой бумаге, что буквы на одной стороне листа проступали на другую. На форзаце было написано: «Александр Уильям Родерик Макгрегор. 1733». Чернила выцвели и расплылись, а крышки переплета покоробились, словно книга не один раз побывала в воде.

Я с любопытством рассматривала книгу. Должно быть, для Джейми она представляла ценность, если он пронес ее с собою через все странствия и приключения последних четырех лет. Я вернула ему книгу.

— Никогда не замечала, чтобы ты ее читал.

— Я храню ее не ради этого, — ответил он и убрал Библию на прежнее место, пригладив большим пальцем отставший край истрепанного переплета. — Это долг по отношению к Алексу Макгрегору… Как бы то ни было, — вернулся он к своей истории, — настала наконец и пятница, и я не знаю, был ли я этому рад или нет. Я считал, что страх ожидания хуже самой боли. Но когда время пришло…

Он сделал тот самый странный жест, каким обычно сопровождал воспоминания о перенесенном ужасе, — передернул плечами.

— Ладно, ты видела рубцы. Знаешь, что это такое, как оно было.

— Только от Дугала. Он говорил, что был там.

Джейми кивнул:

— Точно, он там был. И мой отец тоже, хотя тогда я этого не знал. У меня ничего в голове не умещалось, кроме моих собственных дел.